или «ПАДИШАХ ПОЭТОВ»

Ыракебиз да кетти арабыздан. Жакшы жүрүп, жакшы кетти. Артында жаманаттысы жок... Жүргөн жери шаң эле дайым. Шадыраңдап, чадыраңдап, санын чапкылап бийлеп ийчү Ыракебиз соңку жылдары гана “икий” деп ооруган жерин айтып калчу. А-а бу киши да баягысындай демдүү болбой калган тура деп койдум эле өткөн жылы бир дасторкон четинен жер таянып турганын көрүп. Ошондо да жер таянып шарт туруп кеталбай атып... баягысындай купшуңдап бийлеп күлдүргөн. Акыркы жолу көрүшкөнүбүз ошол...  

А илгери мен бойдок кезимде Ыракем экөөбүз бир бөлмөдө чогуу жашаганбыз далай. Үйү Гоголь көчөсүндө, а менин жашаган жерим артисттердин “набережный” аталган жатаканасында. Аралыгыбыз бир эле квартал. Ат тезегин кургатпай келе берчү. Тажатчу эмес. Шахмат ойнойбуз. Кажылдашабыз. Сүйлөп атып, кажылдап атып эле коңурук тартып аткан болот. Ал арада мен чай кайната коём.

– Ыраке, туруңуз. Чай кайнады, – дейм.

– Азыр, могул түштү көрө коёюн, – дейт ал көзүн ачпай.

“Түш эмне, бул кишиге улантып көргүдөй кинобу” деп коём ичимден.

– Туруңуз эми, муздап калат, – жулкулдатам жайына койбой.

– Светной түш мага күнүгө эле кирбейт... Азыр, – дейт да, же уктап жаткан кишидей эмес, же соо кезиндей эмес, түшүнүксүз бирдеңкени ырдайт.

Бир убакта ыргып турат. Шорулдатып, муздап калган чайын ууртайт.

Даа бир курдай айылдан апам келип калды. Ал да бир айылдын карапайым кара кемпири. Пайгамбар жашынан өтүп калган Ыракенин калжың-кулжуңун көргөн биринчи күнү чочулады.

– Эй, апа, – дедим Ыраке туалетке чыгып кеткенде, – бул деген жөн киши эмес. Атактуу акын. Улуу талант. Жазуучулар ушундай болот.

– Деги айланайын, ушу сен жазуучу болбой эле койчу, – дейт апам келечек тагдырымдан санааркагандай. – Тайгандай шуртулдайт ко бул немең.

Үчөөбүз чай ичип болгончо апам жактырбай отурду Ыракемди. Чайдан кийин Ыракени кетеби дедим эле. Калып калды. Мына анан кокуйдун баары түн жарымында болду. Ыраке жаткан эски темир керебеттин бели ийилчээк болгондуктан, алдына тактай төшөп бергем. Ыраке ордунан кишиге окшоп да оодарылбайт. Роботтон бетер, бир ыптасынан экинчи ыптасына шарт оодарылат. Ансайын алдындагы тактайы тарак-турак... Тынч уйкудагы апам чочуйт.

– О кокуй, балам, эмне болуп атат бу кишиң?

– Бу киши ушундай, апа... Коркпоңуз. – Туруп, Ыракенин алдындагы тактайды сууруп алып таштадым, – Уйку бериңиз, – деп.

Өзүм эки керебеттин ортосундагы полго төшөк салып жатып алгамын. Апам кургур таңга жуук дагы катуу чочуду:

– О кокуй, тигил кишиң тыбырчылап атат.

Карасам, Ыраке үстүндөгү төшөктү сыйрып ыргыткан экен, анысы босого жакта жатат.

– Ой, Ыраке, эмне болду сизге?..

– Ысылаганымдын үстүмдөгү төшөктү ыргытып ийдим.

Эртең менен чайга отурдук. Апам Ыракемдин түндөгү тынчы жоктугуна боору эзилгенче күлдү.

– Бала эле турбайбы бул кишиң. Ушинтип да киши уктайбы... – дейт апам төшөгүндө да тыбырчылап, туйлап жатар Ыракенин тынчы жок жан экенине таңгалып.

Айылдын карапайым кара кемпиринин оозун ачырган ошондогу Ыракебиз бүгүн арабызда жок.

Бирок аны жоктой тургандарыбыз көп. Ал кишинин баскан-турганын, жүрүмүн, адабияттагы көркөм дасмиясын канча сөз кылсак да түгөгүс. Арасында Рамис Рыскуловдун бейнесин дадил баяндап берер береги белгилүү адабиятчы, публицист Эсенбай Нурушевдин 2014-жылы жазган мыкты макаласы бар, орус тилинде жарык көргөн. “Кайталагандан келме бузулбайт” накылы менен, ошол эмгекти кайта жарыялап коюуну эп көрдүк, Ыракебизди жоктоп...

Макаланы кайталап жарыялаганыбыздын даа бир себеби: бүгүн эле НТС каналында Ыракени жоктогон калемгерлер так ушул Эсекебиз жазган макаладагы штрихтерди өз сөзүндөй кобурап бергендегиси болду. Бу кыргызың бирөөнүн эмгеги, бирөөнүн толгонуп-тосуп жазган текстти дебейт тура...

Олжобай ШАКИР

Это он, Рамис РЫСКУЛОВ,  писал главному руководителю республики еще в конце шестидесятых годов: “Падишаху кыргызов от падишаха кыргызских поэтов”. За прошедшие полвека мы видели не одного падишаха, не все они оказались настоящими. А за поэтом с той поры твердо закрепилось это прозвище. И все признали, никто не оспаривал и не оспаривает.

«ТАКОЙ МАНЬЯК, ВЫПИВШИЙ КОНЬЯК»

Поэта нынче называют почтительно Ыраке, вкладывая в это имя на кыргызский лад большое расположение и уважение, особую благосклонность, симпатию, а то и благоволение. В этом произвольном имени есть и другой смысл. Ыр аке — это титул главы поэтической общины. И это тоже он.

Больше того, само слово “рамис” имеет арабское происхождение, образовано от имени Рамиз, что означает “отмеченный знаком свыше”, “символ”. Коллеги по перу давно признали, что он “освящен свыше неким космическим знаком, неизменно вдохновляющим его на поразительные прозрения и откровения”. Его называют “ярким, космически необузданным землянином” (цитаты из статьи покойного поэта Александра Никитенко, он был другом Рамиса Рыскулова).

И рыскуловский поэтический манифест действительно аутентичен этой характеристике: “Я всю свою звонкую силу поэта тебе посвящаю, родная планета”.

В этих оценках и самооценках в принципе нет ничего удивительного, ибо не только у нас, но и в традиционных европейских культурах поэта рассматривали творцом высокого статуса, наделенным особым сверхъестественным даром. Но для признания кого-либо поэтом иногда достаточно даже одного стихотворения, о чем сказал сам Ыраке недавно на одном литературном вечере.

Что же до него самого, он давно стал общепризнанной знаковой фигурой. Он, “такой маньяк, выпивший коньяк” не один раз вместе с московскими поэтами, был главным бунтарем среди наших шестидесятников, которые в те годы явно опередили свое время. Благодаря им, этой блестящей когорте пишущих и думающих кыргызов, наша национальная художественная литература резко вырвалась из тисков провинциализма. Она стала вполне современной и профессиональной, отдельные ее представители вышли на мировой уровень, отвоевав в нем прочное место.

Причем это произошло в рамках пресловутого соцреализма, в условиях строгой идеологической цензуры. В этом смысле наши шестидесятники совершили не только двойной творческий и литературный подвиг, но и, можно сказать, исторический прорыв в сфере национального мышления, подняв его до уровня современного миропонимания и мировидения.

В чем была конкретная заслуга нашего юбиляра во всем этом?

«В БАЛДЕЖЕ И ГАЛДЕЖЕ»

Прежде всего в его творчестве сегодня легко узнаваемы приметы постмодернизма. И он вполне достоин того, чтобы называть его нашим первым поэтом-постмодернистом. В частности, он привнес в национальную поэзию нелинейное мышление, как говорят синергетики. То есть организовал хаос, дезорганизовав шаблоны. “Ухнем, бухнем, ахнем, чахнем, гикуем, шикуем, ликуем, кукуем, балдежники и галдежники мы!” — писал поэт.

В этом “балдеже и галдеже” постмодернизм рассматривает исчерпанность ресурсов разума и его онтологии, признает множественность истин. “Мир нельзя рационально описать и познать, существует глубинное сопротивление вещей. Требуется асистемность, вариативность, плюрализм интерпретаций и подходов” (Жан-Франсуа Лиотар. “Состояние постмодерна”).

Во-вторых, благодаря юбиляру кыргызская поэзия впервые приобрела, как это ни странно звучит, шизоидную окраску. По толкованию постмодернистов, “шизоидность — не диагноз, естественное состояние вполне нормального человека, который живет в мире своих страхов и иллюзий. Мы разве живем не так? Сама культура (поэзия тем более) от античности до современности становилась все более шизоидной, балансируя между распадом собственного “я” и абсолютным суверенитетом внутреннего мира автора. А это есть паранойя” (Жиль Делез и Феликс Гваттари. “Анти-Эдип. Капитализм и шизофрения”).

И многие стихи поэта того времени, да и нынешние, которые кажутся абсурдными, хаотичными и парадоксальными, как раз и есть выражение глубинного сопротивления внутреннего мира поэта на паранойю земного бытия.

В-третьих, Ыраке каким-то чутьем предугадал, что в поэзии наступила “смерть автора”, когда текст уже стал “не правдой человека, а правдой языка”, когда действует уже не сочинитель текста, а сам язык (Ролан Барт). Словесное искусство, в особенности поэзия, в постмодернистском понимании есть игра слов, прежде всего стилистическая игра уже созданными, проговоренными всех смыслов, мыслей, идей и др. И эту игру у нас первым начал Ыраке, он экспериментировал словами не только на кыргызском, но и на русском. Вот лишь некоторые его неологизмы: ветрокудрявый, солнцевейный, солнцекровный, солнцесердый, смельтяй, прижабленный и т.д. Если бы он знал китайский, то стал бы смело жонглировать его иероглифами.

Наконец, в лице юбиляра в кыргызской литературе появился совершенно новый тип поэта: он не озабочен личными земными благами, его не интересуют богатство, деньги, карьера, власть, политика тем паче, ему безразлично то, что думают и говорят о нем другие. У него есть лишь один мир — мир Музы.

И это тоже в духе постмодернизма, который провозглашает не ангажированность какой-либо идеологией, отсутствие единой позиции и объясняет это тем, что любая мировоззренческая система содержит в себе тоталитарный заряд, так как претендует на всеобщность. У нашего поэта все “ни то, ни это, и то, и это”.

Эпоху постмодернизма ряд критиков называли эпохой гиперреальности, так как ее характеризует чувство утраты реальности (Жан Бодрийар. “Симулякры и симуляция”). Таков и наш юбиляр. У него много стихов, где он явно оторван от реальности. И такая поэзия — ложь, скажут суровые реалисты. Но такая поэзия, тем не менее, делает нас способными осознать правду, как говорил один из великих художников.

Ыраке, конечно, не штудировал трактаты постмодернистов или афтерпостмодернистов (after-postmodernism). В шестидесятые годы сам постмодернизм только набрал широкое хождение, а статус понятия обрел через двадцать лет. Как тогда можно называть юбиляра первым нашим постмодернистом? И насколько это будет резонным?

«ЭПОХИАЛЕН, ЧЕПУХИАЛЕН И НАЧИХИАЛЕН, ПЕТУХИАЛЕН»

“Традиция исчерпала себя, поэзия должна искать другую форму!”— провозгласил один философ еще в двадцатые годы (Хосе Ортега-и-Гассет. “Дегуманизация искусства”). Этот факт наши поэты осознали в шестидесятые годы. И одним из тех, кто предложил кыргызской поэзии новую форму — белый стих, был наш Ыраке. Он стал писать и так, и этак, с рифмами, без них. У него были сломанные, несломанные строки, вольные, невольные, белые, синие, желтые, даже черные стихи, как он говорит. Этим он резко изменил традиционную форму “стихослагания об истинах бытия” (Мартин Хайдеггер) у кыргызов. Говоря словами постмодернистов, он сделал привычное дело поэта непривычными способами. И именно это многим тогда показалось чудачеством, безумством.

Это был не постмодернизм в западном понимании, это была лишь наша, локальная, чисто кыргызская реформа в поэтике под влиянием тогдашних московских шестидесятников. Она несла с собой то, в чем больше всего нуждалась духовная атмосфера того времени. Это теперь мы называем ее весьма условно, упрощенно — постмодернизмом.

Постмодернизм в широком понимании — это механизм смены одной культурной эпохи другой, который всякий раз приходит на смену прежней (Умберто Эко. “Заметки на полях “Имени розы”). Отсюда ряд исследователей полагают, что он существовал всегда, и его признаки порой усматривают в пьесах Шекспира, в пушкинском романе “Евгений Онегин”. Нынешний постмодернизм как особое мировосприятие означает переход к универсальному гуманизму, включающему в свою орбиту не только все человечество, но и все живое, природу в целом, космос, Вселенную. Это как раз то, что выразил наш юбиляр: “Я ощущаю в своей крови Вселенной и всех людей солнцекровье...”.

Сегодня общественное сознание хоть и с трудом, но все же больше начинает ориентироваться на деидеологизацию, толерантность, отсутствие черно-белой гаммы в оценках, осознание сложности мира, невозможности его осмыслить через жесткие оппозиции: друг-враг, хорошо-плохо, можно-нельзя, правило-исключение и т.п. В этом есть прямая заслуга наших поэтов шестидесятников. В этом смысле они и есть наши постмодернисты.

Но, к сожалению, сама кыргызская поэзия нынче отстала от своего времени, она пребывает в глубоком застое. В ней нет художественных инноваций, не чувствуется дух, ритм, темп и стиль нового века, не видно, как говорил Высоцкий, буйных имен, способных сварить новую поэтическую кашу.

Опять же в ней тон задают представители шестидесятников. Особенно Ыраке. Он по-прежнему “эпохиален, чепухиален и начихиален, петухиален”. Он остается таким даже в своих рисунках, которые он делает отменно. Для нас, носителей традиционного мышления, они кажутся сумасшедшими. Но в них чувствуется новый стиль, в частности кубизм Пабло Пикассо. “Хорошие художники копируют, великие художники воруют”, — сказал бы наш Ыраке по этому поводу в постмодернистском духе вслед за великим художником.

*      *      *

Он верен себе также и в юморе. И шутит он в стиле постмодерна, который “иронизирует над окружающим миром и над самим собой, тем самым спасая себя от пошлости и оправдывая свою исконную вторичность”. Вот вам несколько шуток от него, услышанных мною недавно.

“Я перевел стихи одной поэтессы с кыргызского на кыргызский. В моем переводе она стала гениальной поэтессой”.

“В Арашане я пишу повесть на русском языке. Каждый день по тридцать страниц. Оказывается, поэзия — любовница прозы. Ею займусь потом”.

“Накануне своих восьмидесяти лет я приехал на такси. Зря торопился. К столетию теперь пойду пешком”.

Да сохранит вас Господь Бог, дорогой наш постмодернист!

«Вечерний Бишкек», 5 сентября 2014 года.