АСАНОВА Үмүт: УМУТ АСАНОВА: НУЖНО ПРИЗВАТЬ ВСЕ МУЖЕСТВО ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ СОВЕСТИ

Фридрих Ницше, этот скорбно таинственный отшельник мысли, возможно, обращался именно к нам, когда взывал к интеллектуальной совести, как особому роду мужества и честности в вопросах теории. Действительно, имели ли мы мужество и честность осмыслить глубинные истоки нашего идеологического кризиса? Как случилось, что мы так быстро «забыли» о том, что десятилетиями проповедовали коммунистическую идеологию, во что верили как в «единственно верную и единственно научную»?

Порядочно ли, не уяснив для себя эти больные и коренные вопросы приступать к разработке «новой идеологии», будто те люди, которые ныне так энергично взялись за идеологию «национального возрождения» или, скажем, идеологию «всепоглощающего рынка», так же воинственно не боролись за реализацию «коммунистических идей»? Не есть ли это особый род Интеллектуальной Бессовестности – отбросить их легко и беспечно в сторону, как никому ненужный и не приносящий никакой уж пользы хлам?

Вопросы… вопросы но ясно одно нужно призвать все мужество Интеллектуальной Совести, чтобы ответить на эти вопросы, дабы конструируемая новая идеология не была точно также низвергнута предательски как и ее предшественница. И главное: дабы совершить жизненно необходимый акт интеллектуального катарсиса, интеллектуального покаяния. И именно об этом покаянии, и именно об этих вопросах тревожно и мучительно размышляли, как ни парадоксально, еще в начале века авторы вызвавших сенсацию «Вех». Но то были вопросы, рожденные поражением первой русской революции.

«Мы не судим прошлого, — писал М.Гершензон, — потому что нам ясна его историческая неизбежность, но мы указываем, что путь, которым до сих пор шло общество, привел его в безвыходный тупик. Наши предостережения не новы: то же самое неустанно твердили от Чаадаева до Соловьева и Толстого все наши глубочайшие мыслители. Их не слушали. Интеллигенция шла мимо них. Может быть, теперь разбуженная великим потрясением, она услышит более слабые голоса». Если великим потрясением считалось поражение первой русской революции, то разве не явилось для нас трижды великим потрясением поражение коммунистической революции 1917 г., имевшей эпохальное шествие, равное веку? И не к разбуженному ли великим потрясением этой эпохальной революции сознанию взывают и ныне, всплывшие из глубины века, эти «слабые голоса», все более и более наращивая свою мощь?

И подобно им, стоит ли и нам теперь судить наше прошлое, ибо мы не можем не осознавать его исторической неизбежности. Но раскрыть ее, осмыслить глубинные причины исторически неизбежного кризиса коммунистической идеологии – наш интеллектуальный долг, исполнить который нам помогают авторы «Вех».

Ведь исторической судьбе было угодно, что предрекаемая ими будущность русской государственности и русского народа стала будущностью советского народа, советской государственности, нашей с вами историей.

«Душа интеллигенции, этого создания Петрова, — пишет С. Булгаков, — есть вместе с тем ключ и к грядущим судьбам русской государственности и общественности…. Ей, этой горсти, принадлежит монополия европейской образованности и просвещения в России, она есть главный его проводник в толпу стомиллионного народа, и если Россия не может обойтись без этого просвещения под угрозой политической и национальной смерти, то как высоко и значительно это историческое призвание интеллигенции, сколь огромна и устрашающа ее историческая ответственность пред будущим нашей страны, как ближайшим, так и отдаленным!”

Итак, в природе русской интеллигенции, ее душе, видят веховцы разгадку из исторической судьбы. Но о какой русской интеллигенции ведут они речь, будучи сами неотъемлемой ее частью? «Говорю об интеллигенции и традиционно русском смысле этого слова – читаем у Н.Бердяева, — о нашей кружковой интеллигенции, искусственно выделяемой из общенациональной жизни. Этот своеобразный мир, живший до сих пор замкнутой жизнью под двойным давлением, давлением казенщины внешней – реакционной власти, и казенщины внутренней – инертности мысли и консервативности чувств, не без основания называют «интеллигентщиной» в отличие от интеллигенции в широком, общенациональном, общеисторическом смысле этого слова. Те русские философы, которых не хочет знать русская интеллигенция, которых она относит к иному, враждебному миру, тоже ведь принадлежат к интеллигенции, но чужды «интеллигентщине»

СЛЕДЯ строка за строкой за ходом мысли веховцев о русской интеллигенции, видя поразительную аналогию ее советской интеллигенцией, в том числе кыргызской, выпестованной советским периодом, невольно восклицаешь: De te fabula narratur! Действительно, не твоя ли, не моя ли, не наша ли эта история? История, движимая, руководимая «интеллигентским сознанием», пришедшая к крушению, сопровожденному, как о том свидетельствует наша действительность, быстрым развалом коммунистических традиций и понятий именно в среде «интеллигенции».

ИТАК, что представляет собой интеллигентское сознание, явившееся могучим рычагом нашей исторической судьбы? «Нашей общей платформой является признание теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития, — читаем у веховцев, — в том смысле, что внутренняя жизнь личности есть единственная творческая сила человеческого бытия и что она, а не самодовлеющие начала политического порядка, является единственно прочным базисом для всякого общественного строительства. Экстраполируем же эту мысль на нашу советскую действительность и увидим: «интеллигентское сознание», основанное на материалистическом понимании общества было сущностью коммунистической идеологии. Естественно, мы так ее и проповедовали. Коммунистическая идеология была неотделима от материалистической философии.

Более того, считая последнее душой нашей идеологии, мы с патриотическим пафосом надевали ярлыки «идеализма», «реакционности», «догматизма», «буржуазности» на все другие течения философской мысли. Разве это не было так? Наша политизированность до мозга костей, подчинение всей своей жизнедеятельности и поисков «истины» политическим и идеологическим задачам – не было ли это дьявольским торжеством выросшего из «бациллы» монстра?

И надо быть наивным, полагая, что постсоветская кыргызская интеллигенция может быстро и легко избавиться от него, так крепко вцепившегося в ее сознание, продолжающего разрушать и растлевать его. И сегодня нам так необходимо ясное осознание этого духовного монстра, нужна сила, чтобы ступить с ним в борьбу незримую, внутреннюю. Для нас, привыкших бороться против внешних сил, внутренняя борьба, внутреннее очищение так непривычны, так чужды… Синдром «политизированности», отсутствия внутренней самооценки анализа собственных сил и возможностей более чем иллюстративно показан в происходящем сейчас бешеном политическом марафоне в парламент, по своей массовости напоминающий наши незабвенные социалистические соревнования. Все это было бы смешно, если бы не было так страшно. Что же грядет? Ведь мы так больны. Но мы не хотим замечать своей болезни.

«Весь политический и социальный радикализм русской интеллигенции, — пишет С.Франк, — ее склонность видеть в политической борьбе и притом в наиболее резких ее приемах – заговоре, восстании, терроре и т.п. – ближайший и важнейший путь к народному благу, всецело исходит из веры, что борьба, уничтожение врага, насильственное и механическое разрушение старых социальных форм сами собой обеспечивают осуществление общественного порядка». Я не устаю поражаться тому, что все это писалось еще в начале века.

История наша свидетельствует о длительной реанимации этой психологии уже на уровне государственной политики. Политика репрессий 37-38-х годов, более или менее грубые или рафинированные репрессии «инакомыслящих» во все последующие годы – все это было закономерным результатом «интеллигентской» идеологии – идеологии коммунизма. Нельзя не признать знакомый нам всем образ советского номенклатурного интеллигент, жизнь которого была соткана из противоречий между проповедуемыми «идеями о народном благополучии» и тайными действиями о собственном благосостоянии, между проповедью о будущем светлом всего человечества и полным равнодушием к судьбам рядом здравствующих, между преданностью абстрактным идеям и подозрением в «антинародных» действиях неугодных ему лиц.

Симптоматично это и для кыргызской интеллигенции, особенно бывшей партийной номенклатуры, этого детища советского периода. И ныне на устах подавляющего большинства «народ», «народные интересы». Происходит и косметическая реставрация понятий «национальная идея», «национальная идеология» и т.д. И долго он будет живуч в нас, этот менталитет «народности», менталитет доминантности абстрактного над конкретным, общего над единым, особенным, менталитет самоотчуждения и взаимоотчуждения.

Рассмотрим же дальше, как веховцы проводят связь между материалистическим решением основного вопроса социальной философии и психологией русской интеллигенции. Вот что пишет С.Франк: «…в распространенном стремлении успокаиваться во всех случаях на дешевой мысли, что «виновато начальство», сказывается оскорбительная рабья психология, чуждая сознания личной ответственности и привыкшая свое благо и зло приписывать всегда милости или гневу посторонней внешней силы». Воистину, не о нас ли речь? «Виновата среда, виновато руководство, виноват президент…» — вот главный лейтмотив если не всех, то подавляющего большинство публичных и непубличных интеллигентских выступлений, раздающихся в средствах массовой пропаганды или кулуарах. Это и закономерно.

От психологического рабского шлейфа искать обязательно виноватых и видеть их в ком-то, но только не в себе, не так-то просто будет нам избавиться, ибо все эти годы, исходя из впитавшейся в наше сознание материалистической идеи, мы проповедовали: Среда создает человека, условия жизни определяют его сознание. Если человек плох, следовательно, надо менять эту среду, это общество. Вдомек ли нам было, что из года в год, из десятилетия в десятилетие мы методично, как основную идеологическую самоцель культивировали впитывающую в себя как губку психологию безответственности, психологию иждивенчества.

Вдомек ли нам было, что посредством такой идеологически вооруженной агитации материалистической социальной философии происходила неизбежная кастрация естественного чувства личной ответственности, заложенного природой инстинкта совести и стыда за свои действия. И мы еще спрашиваем, мы, философы и идеологи советского периода: откуда эта психология безответственности и иждивенчества? Взглянем на себя: ведь этой болезнью больны прежде всего мы, сегодняшние «интеллигенты» век спустя и в течение века рецидивируя болезнь русской интеллигенции. «Крайне непопулярны среди интеллигенции понятия личной нравственности, — пишет С.Булгаков, — личного самоусовершенствования, выработка личности».

НОВАЯ наша идеология должна начинаться с этого подвига покаяния и глубинного обновления мировоззренческих, философских основ прежней коммунистической идеологии. Она должна конституционно провозгласить безусловный примат живой творческой энергии личности, его духовного мира, его интересов. К признанию этого естественного закона приводит наша многострадальная история, логика самой жизни. Защита прав и достоинства личности может быть закономерным следствием идеологической и политической культивации данного естественного закона.

Кыргызская интеллигенция прошла только шоковый период своего кризиса. Настоящий кризис как глубокая ломка сознания, мировоззрения, ценностей, стереотипов только начинается. Но это кризис каждого отдельного индивидуального сознания. Его можно определить как долгий и противоречивый процесс избавления от внутренней тирании политики, общественности и приобретения свободы личного творчества, а тем самым менталитета предельной личной ответственности. От того, обновится ли каждый из нас внутренне, от того, как произойдет глубинное наше самоочищение, будет зависеть наше собственное благополучие, наше собственное здоровье от этого будет зависеть благополучие и здоровье нашей нации, нашего народа.